Лобстер и картошка в мундире - Вероника Ткачёва

– Какое у вас хорошее средство по уходу за волосами?

– Вот это. «Лошадиная сила».

– «Лошадиная сила?» Эм… А это?

– Это тоже «Лошадиная сила». Для сухих волос.

– Опять лошадиная?..  – по голосу тётки слышно, что она не чувствует себя лошадью, а на голове у неё вовсе не грива, и ей хочется не лошадиного ухода за собой, а человеческого.

– Они все из серии «Лошадиная сила»,  – с радостью вещает фармацевт.

– Да? И это?

– И это.

Я внимательнее смотрю на тётку. Мне тоже эта «лошадиная сила» как-то поперёк уха. Я тоже не чувствую себя лошадью. Я чувствую себя тем, кем и родилась: человеком. И тоже настроена ухаживать за собой человеческими средствами. А не лошадиными, кошачьими или собачьими.

Тётка меня не впечатляет. Даже напрягая всю свою зрительную память, подключая воображение, не могу сейчас представить себе её лицо.

Что-то тотально серое. Сизое полупальто на пуху. Блёклая шапка, надвинутая чуть ли не на самые глаза. Волос, за которыми она так жаждет ухаживать, под ней вообще не видно. Цвет лица тоже серый. Мелкие морщины кругом (мне, конечно, видны места, где нет одежды, но под ней наверняка то же самое  – морщины, морщины, морщины…). Ни грамма косметики. Возраст?.. Может быть, чуть за 50. А может, и чуть за 60.

В общем, мышь серая. Правда, шапка хоть и недорогая, но модного фасона, молодёжная. Но не скажу, чтобы она украшала тётку.

Женщина, так и не выбрав средство по уходу за волосами, окидывает взором другие товары у кассы:

– А это что у вас?

– Презервативы.

– Презервативы? – в голосе тётки интерес, она берёт одну коробочку в руки.

– Да. С запахом шоколада.

– С запахом шоколада? – тётке становится всё интереснее.

– Да.

– А сколько их в упаковке?

– Два.

– Всего два?.. – как-то разочарованно тянет тётка. – А сколько стоит?

– Сто сорок восемь рублей.

– Хорошо, пробейте.

Мы трое – два фармацевта и я – делаем вид, что сильно погружены в свои дела. Я лихорадочно роюсь в кошельке, хотя платить ещё рано. Моя фармацевт деловито щёлкает кассой. Тёткина – вторит моей.

Мышь серая как ни в чём не бывало стоит. С интересом изучает красивую коробочку с презервативами, которая вот-вот станет её.

Возможно, фармацевты люди привычные. Или им вообще всё равно. А вот у меня воображение сильно развито. И наблюдательность тоже есть. И логика. И в моей голове моментально выстраивается вот такая цепочка: тётка явно небогатая, а презервативы почти по 150 рэ; если она замужем, то не напасёшься; значит, не муж, а любовник. Которому два может быть маловато за раз. Да ещё и затейники эдакие – с запахом шоколада, понимаШь!

Вот тебе и серая мышь. Молодец тётка! Да, может, и не тётка вовсе.

А как снимет она свою бесцветную шапку, как помоет свои волосы хорошим нелошадиным шампунем, как накрасится… Какая такая тётка?! Женщина!

Шапка от дизайнера

Купила себе шапку от прибалтийского дизайнера. Как всегда у них – вроде бы ничего особенного, всё просто, но при этом с налётом какого-то нездешнего шика.

Надела.

А Диана была, видимо, под впечатлением от очередного просмотра «Голоса». Нагиев там вечно своим прикидом выделяется: то «цЕпочка» какая-то между пальцев намотана (а-ля чётки, но совсем не они) и он её брутально так крутит, то в очках всю дорогу, будто там курорт, а не работа, то ещё что-нибудь эдакое с гардеробчиком своим учудит…

– О-о-о. У тебя новая шапка, – констатирует Диана, – ты в ней на Нагиева похожа.

Наверное, это было одобрение. И даже комплимент.

Наверное.

«Им тоже тяжело…»

Почти сказка

– Послушайте, я вас люблю!

– Ой, кто здесь?

– Я…

– Девушка, вы тут в темноте стоите… Опасно же. Обидит кто. Или наедет. Вас же не видно почти.

– Я вас жду.

– А я вас сразу и не заметил. Тут за день так намелькаются перед глазами – люди, машины… Как говорится, смешалось в кучу: кони, люди…

– А я тут давно стою, чтобы сказать…

– Да вы дрожите. Замерзли! Надо домой. Там мама уже ждёт. Или кто дома-то?

– Мама. Но я вас люблю.

– А маму?

– И маму.

– Вот и хорошо. Вот и чудно! Маму надо любить. А меня не надо.

– Но…

– Ну подумайте сами, моя хорошая, на что я вам. У меня жена, дочь, кошка. Вон, «Шебу» ей несу. Вот, смотрите. Видите?

Шуршит пакетами, достает и показывает кошачий корм, а всё это время продолжает говорить:

– Кроме «Шебы» не жрёт ничего. Так голодная и будет сидеть. А у меня работа: два через два одна и две через две – другая. Работы, то есть, две. То есть два через два дня одна работа, и потом в свободное время две через две ночи – другая. А мои бабы тоже – воспитывают её. Мусю нашу. «Шеба» кончится, так рыбу ей суют. Ну не ест она рыбы! Не любит.

– А я вас люблю.

– Ох. Ну я же объясняю. Меня любить нельзя. Я больше женской любви не вынесу. У меня, сама посчитай… Ладно, я посчитаю, у тебя уже пальцы синие, не загибаются. Возьми мои перчатки. А я свои пальцы буду загибать. Считаем: две мамы у меня, слава богу, живы – и тёща, и моя. И обе, тоже слава богу, отдельно живут. Но – продуктов мамам привези, на дачу мам отвези, потом их оттуда забери… И всё в разных концах Москвы и Подмосковья. А сейчас пробки, сама знаешь, какие.

Загнул два пальца и продолжает:

– Жена моя тут вот недавно, например, говорит: пылесос сломался. Я ей: давай починим. Она: нет, он старый, его бесполезно чинить, надо новый покупать. Ну, я напрягся, подзанял там. Купили. Домой приносим. Распечатали. Зверь! Старый, перед тем как выбросить, включили на всякий случай. Тоже заработал. «Так какого!..» – говорю. А жена – «Ничего, маме на дачу отдадим, а этот всё равно мощнее».

Мужчина основательно загнул третий палец, потом, через секунду, ещё один, видимо, кошку вспомнил.

– Но я вас люблю, мне от вас ничего не нужно…

– Милая, ну куда я тебе? Куда? Меня и так мои бабы на части рвут, только успеваю поворачиваться. Ты тут не вклинишься, нет. Дочка вот ноет – сапоги ей нужны. Только купили. Месяца не прошло. Нет, уже немодные стали. Как они за месяц станут не модными? Вот как?! Завтра выходной – поедем сапоги покупать.

Мужчина при этом со значением загнул пятый палец. И потряс кулаком.

– Но я бы окружила вас любовью и заботой…

– Милая, я бы хотел, чтоб меня хоть один мужик окружал, среди этого бабьего царства! Кореллу тут купил. Попугая. Мироном назвал. А Мирон этот мне через две недели яйцо снёс. А я на смене был. А он, то есть она, сидит на яйце, ни пить ни есть не отходит. Ослабела птица. Мне мои звонят: что делать? Я им: яйцо выньте, да и все дела! Они: мы боимся, она шипит на нас, клюв разевает. Вот ещё курицы две! И эта третья, яйцо, вишь, снесла. Приехал, перчатку надел. Выкинул яйцо это. У неё как просветлело в голове, у Мироновны нашей, кинулась воду пить, потом зерно клевать. Ну ничего без меня не могут!

Мужчина посмотрел на загнутые пальцы на одной руке. И отогнул указательный на второй. И, как бы грозя им кому-то, повторил:

– Ну ничего без меня не могут!

– И я не могу.

– Нет, нет! Я ещё одной не вынесу. Не вынесу я! Любишь меня?

– Люблю.

– Хорошо, люби. Но иди домой, раз любишь. Пожалей ты меня! Нет-нет, не вынесу я… – сказал мужчина.

Повернулся и пошёл домой, шурша кучей продуктовых пакетов.

Неземное созданье прижало перчатки любимого к сердцу, вздохнуло, распушило пёрышки и… улетело.

Однажды я работала журналистом…

Однажды я работала журналистом. На телевидении. Как-то я пришла в дружественную телевидению контору, которая снимала документальное кино для телеканалов типа «Домашний». Что-то мне там надо было. И вот подгребает ко мне коллега: рыхлый стареющий мальчик плюс-минус под-за сорок, с очками, лысеющим лбом и кругленьким пузиком. Всё это (как и он сам) какое-то неявное: пузико дрябленькое, несмелое, совсем не арбузное; волосёнки с переменным успехом маскируют свободные места, оставшиеся от безвременно ушедших своих собратьев; общая рыхлость характера прячется под наигранным напором, а подбирающаяся старость прикрыта хроническим инфантилизмом…

В общем, натерпелся он за свою жизнь от женщин, это точно!

Был он, как я уже сказала, мой коллега – журналист то бишь. А почему-то многие журналисты считают себя всезнайками, хотя на самом деле не знают ничего. Даже русский язык толком не освоили, а уж его-то они обязаны знать, рабочий инструмент.

И вот подгребает ко мне этот потерпевший от женщин. Развязной такой походкой – душевед и человекознайка. Обменялись мы с ним какими-то фразами. И смотрит он с прищуром сквозь очки, которые были модными никогда в никаком году. И, надеясь куснуть меня, говорит:

– А хочешь, я всё про тебя расскажу?

– Ну давай, – стало интересно мне.

Он дальше смотрит на меня. Типа, на нервах на моих играет. Типа, считывает меня. Потом голосом, претендующим на жёсткость и резанье правды-матки, говорит: